Подводя итоги прошедших 20 лет, Русская православная церковь на выставке-форуме в Манеже рассказала о 30 тысячах новых храмов на шести континентах, показала чудотворные иконы и новинки книгоиздательства. "Огонек" тоже решил подвести итоги жизни церкви после падения СССР, обратившись к историку, профессору Санкт-Петербургской духовной академии, протоиерею Георгию Митрофанову
— Отец Георгий, как можно коротко охарактеризовать исторический момент, в котором церковь находится сегодня?
— Исторический путь Русской православной церкви за последние два десятилетия был столь неожиданным, что нуждается в скорейшем осмыслении, потому что сегодня мы стоим на своеобразном рубеже, когда и церкви, и обществу нужно сделать выбор, чтобы решить, какими они хотят быть по существу.
— Давайте по порядку: 1990-е годы, как мне кажется, для церкви оказались полной неожиданностью. Были ли схожие периоды в российской истории?
— 1991 год для церкви, как и для многих в нашем обществе, стал неожиданностью. Я считаю, что это время наряду с первоначальным периодом монгольского завоевания и с периодом Временного правительства было моментом самого свободного положения церкви в нашем государстве. Тогда церковь могла проявить себя очень активно. Лично я тогда, подобно многим, пережил ощущение чуда: коммунизм рухнул, значит, большая часть нашего общества духовно-нравственно отринула его от себя и теперь мы ждали возрождения той России, где на протяжении 900 лет доминантой выступала православная церковь.
И поначалу внешне все так и выглядело: после празднования тысячелетия крещения Руси в 1988 году количество крещений выросло в разы, а кредит доверия церкви был просто удивительным. На экранах начали появляться представители церкви, в которых даже чисто внешне стали видеть самых несоветских людей. Возникли разговоры о том, что каким-то чудесным образом только церковь и смогла сохраниться в этот длительный, кровавый, бессмысленный в своей жестокости и бездуховности советский период.
— Этот период тогда называли "третьим крещением Руси".
— Да, но теперь, видя современное печальное положение церкви, мы можем говорить, что во многом оно — следствие тех триумфалистских настроений, которыми мы в свое время увлеклись. Нам казалось, что наш народ в душе все еще православный и ему не хватает внешних атрибутов: храмов, монастырей, священников. Довольно страшная реальность лично для меня как для священника и для историка начала проступать уже в середине 1990-х годов. Оказалось, что на самом деле для подавляющего большинства нашего общества отторжения коммунистической идеологии и советского образа жизни не наступило. Общество вовсе не испытывало потребности отвернуться от его бездуховности и обезбоженности.
— Но была же довольно сильная прослойка интеллигенции, людей, ищущих правду или Бога.
— Дело в том, что за 70 лет у нас в стране доминирующим типом стал человек, обладающий двумя ярко выраженными чертами. С одной стороны — это безыдейный человек, не испытывающий потребности иметь какие-либо убеждения, которые он свободно принял бы и которые обязывали бы его поступать в соответствии с ними. С другой — это человек, стремящийся имитировать для самого себя и для окружающих приобщенность к чему-то большому, значительному, великому — к идеологии, которая гарантирует, что в конечном итоге все будет хорошо и правильно. Отлично помню, как, стоя перед толпой в 15-20 человек, я пытался говорить какие-то слова о значении крещения, о необходимости продолжать свою церковную жизнь, причащаться, исповедоваться, напоминая самому себе какого-нибудь американского полицейского, зачитывающего права арестованному.
Сегодня можно сказать, что эти люди приходили в церковь, крестились и при этом вовсе не собирались становиться христианами. Они не стремились преображаться духовно и нравственно, не собирались становиться членами церковных общин и участвовать в таинствах. Они даже не собирались привносить в свою жизнь элементарные христианские ценности: не убий, не укради, не лги... Ведь большевики отлично доказали, что эти заповеди в определенных ситуациях и для определенных людей не работают. Вот почему, хотя число крещений в нашей стране за первые 10 лет свободы совести росло, деморализация общества продолжалась. Мы говорим, что церковь — это тело Христово и каждый новокрещеный, если он ведет церковную жизнь, становится членом этого тела Христова, а если нет, он остается телом инородным. Крестя людей, не собиравшихся стать христианами, мы как будто вбивали гвозди в тело Христово.
— К концу 1990-х количество крестившихся сильно убавилось и, как мне кажется, перед церковью встали другие проблемы.
— Количество захожан, то есть людей, приходящих в церковь от случая к случаю — креститься, венчаться или исполнить другую требу,— всегда примерно одинаково. Но к началу 2000-х годов в церкви стала видна самая главная опасность. И исходила она не от тех, кто крестился и ушел, а от тех советских людей, которые принесли с собой в церковную жизнь советскую ментальность. Очень многие священники и миряне, которые взяли на себя активные церковно-общественные роли, по сути своей остались совершенно безыдейными людьми. Они привыкли в советское время, занимая то или иное положение, говорить полагающиеся слова, например: "Мы строим коммунизм". А теперь они точно так же, не задумываясь над тем, что это означает и к чему обязывает, говорят: "Мы воссоздаем Святую Русь". Им нужна все та же привычная тоталитарная идеология, которая позволяет ощутить себя в некой особой, гарантирующей успех и безответственность общности людей. Православная вера стала восприниматься не как вера во Христа, а как тоталитарная идеология, замешанная на идеях величия страны, неприятия всех внешних и внутренних врагов, необходимости ощущать себя некоей мощной общностью. Так стереотипы и клише советского сознания приобретали православный антураж. Нет ничего худшего, чем замена религиозной веры новой идеологией, подмены Христовой веры новой идеологией, в которой свобода и любовь будут выхолощены, а на их место будут поставлены другие ценности, например единство и послушание.
— Тем не менее чисто внешне за это время церковь стала жить очень хорошо. Зачастую простые граждане, как в сказке про Кота в сапогах, спрашивают: чьи это владения?..
Фото: PhotoXpress
— Действительно, церковь затрачивала немало усилий на то, чтобы восстанавливать храмы. И, конечно, это надо было делать. Но в этой деятельности, направленной на внешнее благоукрашение церковной жизни, мы постепенно стали восприниматься как еще одна корпорация, работающая по принципам современного рынка. Многие люди, привыкшие к таким отношениям со своими ближними и с обществом, ощущали себя в церкви вполне привычно. А те, кто этим тяготился, склонны были разочаровываться в церкви, видя в ней новый коммерческий институт. Произошло нечто такое, чего ожидать, мне, например, было очень сложно. Церковь в этом противоестественном развитии начала терять саму себя. Будучи изначально призванной быть царством не от мира сего, она усиленно пыталась вписаться в менявшийся, но остающийся обезбоженным мир, который был вокруг нас.
— Нулевые годы, первые годы нового века, для России стали временем успокоенности, нового застоя, а какими они были для церкви?
— К началу 2000-х общество, в том числе и церковное, настолько устало от необходимости действовать, зачастую бесплодно и безрезультативно, что у всех возникло желание покоя. Поднявшиеся цены на нефть позволяли без серьезных экономических преобразований обеспечить некий стабильный материальный уровень жизни. И вдруг обнаружилось, что церковь тоже может жить достаточно спокойно в качестве — я уже не раз употреблял это словосочетание и подвергался за него суровой критике — комбината ритуально-бытовых услуг, то есть в парадигме общества массового потребления, которое худо-бедно начинает формироваться. Само по себе потребление ни хорошо, ни плохо, но задача церкви — показать людям, что не в материальном достатке, не в успешности карьеры они должны видеть смысл жизни, а во внутренней свободе, в том числе и от всего этого. В стремлении созидать отношения с людьми по принципам, отличным от законов рынка. Здесь, к сожалению, церковь часто выступает весьма конформистски по отношению к тем процессам, которые происходят в нашем обществе. Так что нулевые годы, то есть второе десятилетие после 1991-го, стали для нас действительно очень нулевыми. Правда, как мне кажется, сегодня мы наконец-то перестали питать иллюзии относительно собственного положения. Сегодня мы видим конкретные задачи и пытаемся их решать.
— А можно привести какие-то конкретные примеры решения задач?
— Надо сказать, что напряженная, может быть, кажущаяся в чем-то даже излишней, активность нашего нового патриарха Кирилла — это результат осознания тех проблем, которые стоят перед церковью. Мы уже упустили слишком много времени, и права бездействовать у нас просто нет.
Одним из самых важных недавних начинаний, на мой взгляд, стало создание Межсоборного присутствия — особого органа, состоящего из очень сведущих в церковных вопросах и неравнодушных священников и мирян, которые активно занимаются самыми важными проблемами церкви в период между соборами. Далее, четкие инициативы связаны с активизацией у нас катехизаторской и миссионерской деятельности на приходах, социальной деятельности. Наконец, важное для меня как для профессора Духовной академии начинание Святейшего патриарха — последовательная линия на интеграцию нас в систему светского образования и чтобы поднять чрезвычайно низкий уровень духовных школ.
Конечно, можно сказать, что в этих начинаниях мы зачастую подражаем государству, создавая новые управленческие структуры, и пытаемся активизировать церковную жизнь сверху. Но ситуация в России такова, что у нас источником реформ, увы, чаще всего выступало государство. Чтобы хоть немного сдвинуть эту ситуацию, сейчас патриарх дробит епархии, пытаясь сократить огромную дистанцию между архиереем, рядовым духовенством и мирянами, вынуждая архиереев активнее заниматься своей малой епархией, вовлекать людей в подлинную церковную жизнь.
— Раз уж вы заговорили о государственных методах управления, можно напомнить, что зачастую церковь упрекают в излишней "симфонии" с государством. По опросам социологов, больше всего доверие людей подрывает тот факт, что церковь молчит по самым важным вопросам общественной и политической жизни.
— Сегодня нашей церкви нужно прежде всего освободиться от советских патерналистских иллюзий по поводу помощи государственных чиновников и стать самой, как это и было изначально, активным субъектом исторического процесса. Церковь не должна служить любому государству на любых условиях. Она может помогать государству, если оно стремится следовать парадигме христианских ценностей. Но всегда надо помнить о том, что любое государство несовершенно. Оно ущербно онтологически, так как появилось в результате грехопадения и было призвано просто помешать людям истребить друг друга.
— Вы не раз говорили, что возрождение той России, в которой церковь была доминантой, сегодня уже невозможно. Что, на ваш взгляд, нас ждет в исторической перспективе?
— Мы действительно прошли какую-то точку невозврата. Дореволюционная Россия исчезла навсегда. Мы навсегда потеряли ту Россию, но из этого не надо делать трагедию — надо извлекать уроки. Было много негативных тенденций, которые привели к победе большевиков. Самая главная, на мой взгляд, состояла в том, что церковь не смогла сформировать у основной массы нашего народа христианского мировоззрения, которое позволило бы ему давать христиански мотивированные ответы на вызовы современности. Вот почему лозунг "Грабь награбленное!" у большинства не встречал никакого внутреннего сопротивления.
Сегодня на наших глазах рождается какая-то новая страна, где доминируют черты советскости, причудливым образом переплетаясь с осколками дореволюционной России и с элементами страны третьего мира. Одна из моих книг называется строчкой из стихотворения Владимира Соловьева: "Россия 20-го века. Восток Ксеркса, Восток Христа?". По-другому этот же вопрос можно задать так: на что мы хотим опираться — на собственную силу и земную славу или на Бога? Россия свой выбор уже сделала: она отвергла возможность превратиться в Восток Христа в 90-е и к концу нулевых стала Востоком Ксеркса. Но сейчас этот вопрос нужно задавать нашей церкви как земному учреждению: хочет она быть церковью Христа или церковью Кесаря? И вот это самое главное.
Беседовала Елена Кудрявцева
