7 ноября исполняется 100 лет Октябрьской революции.
В год столетия падения монархии и прихода к власти большевиков мы решили поговорить о том, как этот катаклизм отечественной истории отразился на судьбе Церкви, сообщает журнал "Фома в Украине".
В частности — какие вызовы встали перед ней к началу XX века и как на них предполагалось ответить на Поместном соборе. Наш собеседник — кандидат исторических наук, доцент Александр Мраморнов, научный руководитель проекта по изданию документов Поместного собора 1917–1918 гг. при Новоспасском ставропигиальном мужском монастыре.
С КАКИМИ ПРОБЛЕМАМИ СТОЛКНУЛАСЬ ЦЕРКОВЬ К НАЧАЛУ XX ВЕКА?
— Александр Игоревич, была ли Церковь готова ответить на те вызовы, что предъявил ей наступающий век?
— Можно называть это вызовами, можно проблемами, но главное в том, что к началу XX века все наше общество сильно изменились по сравнению с серединой и тем более началом XIX века, а организационные формы жизни Церкви, то есть синодальная система, остались во многом неизменными.
Наверное, надо в двух словах пояснить, что такое синодальная система. Со времен Петра І в организационном плане Церковь стала частью государственного аппарата, она управлялась формально коллегиальным органом, Святейшим Синодом, руководил которым назначенный государем чиновник — обер-прокурор. Фактически — министр. При этом Церковь получала государственное финансирование, но весьма ограниченное, которого, естественно, мало на что хватало.
Так вот, главное, что стало очевидным для Церкви на рубеже веков, — это масштабная секуляризация общества, причем не только высших его слоев. Даже если человек не позиционировал себя безбожником, его религиозность зачастую была совершенно формальной, внешней. Таких людей постепенно становилось все больше.
Вторая проблема — это стремительный рост населения в начале XX века, гораздо больший, чем в XIX веке. И это множество людей надо было духовно окормлять, что было довольно сложно, учитывая множество всяких заскорузлых традиций внутри духовного сословия.
Третья проблема — то, что, будучи частью государственной машины, Церковь вынуждена была обслуживать интересы государства, выполнять бюрократические функции. И это отнимало у нее время, силы и ресурсы, необходимые для непосредственного, небумажного контакта с собственной паствой.
Поэтому требовались серьезные системные преобразования. Не косметический ремонт, а капитальный.
— Эти преобразования мыслились только внутри Церкви или в отношениях Церкви с государством?
— Вопрос непростой. С одной стороны, в те годы само выражение «отношения Церкви с государством» не имело смысла, поскольку отношения могут быть у двух автономных субъектов, а Церковь с юридической точки зрения являлась частью государственного механизма. С другой стороны, среди духовенства и воцерковленных мирян на протяжении всего XIX века, а особенно в его конце, росло ощущение, что Церковь — самостоятельная единица.
В начале XX века шла самоидентификация Церкви. И особо ее подтолкнуло то, что после 1905 года старообрядцы получили фактически полную свободу, что привело к общественным дискуссиям, возник диалог между старообрядцами и официальной Церковью. Раньше-то никакого диалога не было и быть не могло, были только собеседования официальных миссионеров со старообрядцами. Благодаря такому диалогу (и не только ему, конечно) многим церковным людям стало очевидно, что Русская Православная Церковь, формально будучи частью государства, находится в неравном положении с другими конфессиями, она лишена прав, которые те получили после Октябрьского манифеста 1905 года.
Поэтому, конечно, практически все к тому времени понимали, что полумерами не обойтись, что надо серьезно менять формы взаимодействия с государством.
— Какие же именно бюрократические функции вынуждена была выполнять Церковь?
— Прежде всего это функция ЗАГСа, и она лежала тяжелейшей ношей на духовенстве. Представьте, сколько времени уходило на эту писанину, особенно учитывая, что пишущие машинки были далеко не в каждом приходе, метрические книги и прочие документы заполняли в основном от руки. Нам сейчас это, возможно, кажется неочевидным, но на самом деле это отнимало у любого священника массу времени и сил, даже просто физических.
А ведь это время могло быть использовано для разговоров с людьми, теми, кто колебался в вере, кто симпатизировал радикальным политическим движениям, кто находился в мировоззренческом кризисе.
Кроме того, Церковь выполняла в значительной мере функции Министерства просвещения. Речь не о собственно церковных школах, то есть духовных училищах и семинариях, задача которых — выращивать, как бы сейчас сказали, свои кадры. Нет, речь об общеобразовательных школах, так называемых церковноприходских, которые массово стали создаваться в 1880-е годы. В советское время было принято пренебрежительно относиться к получаемому в таких ЦПШ образованию, но на самом деле оно было весьма качественным. Учили там по тем же программам, что и в земских школах. К 1917 году треть школ страны были церковноприходскими, в них одномоментно обучалось около двух миллионов человек. А в общей сложности за все время существования таких школ в них получило образование примерно 20 миллионов человек. Они внесли огромный вклад в ликвидацию безграмотности крестьян задолго до бравурных акций большевиков по внедрению системы ликбеза.
Так вот, Церковь создавала и содержала эти приходские школы (а также и «учительские школы», где готовили для них преподавательские кадры — говоря современным языком, педучилища). Дело, конечно, важное и нужное, но такие школы приходилось содержать за счет приходов — скудного государственного финансирования на это совершенно не хватало. Учителя в них получали гораздо меньшее жалованье, чем их коллеги из земских школ.
— А из чего вообще складывались доходы Церкви?
— Помимо государственного финансирования (которого, повторюсь, совершенно не хватало), была еще и собственная хозяйственная деятельность (например, свечные заводы), были, конечно, частные пожертвования.
Кстати, в синодальной системе были не только минусы, но и плюсы. Что касается церковного хозяйства, то, поскольку Церковь была частью государства, то и хозяйство ее выстраивалось по государственным стандартам, в том числе контроля. Сфера для произвола сужалась. Понятно, что и при таком ведении хозяйства не обходилось без проблем, и на Соборе 1917–1918 годов эти проблемы обсуждались: и свечные заводы могли бы работать эффективнее, и собственное вино можно было бы производить, и собственные кооперативы открывать. Но все-таки в целом хозяйство было организовано правильно. Не как попало, на кустарном уровне.
ПОЧЕМУ НИКОЛАЙ II НЕ РЕШИЛСЯ СОЗВАТЬ СОБОР?
— А как возникла идея решить все эти накопившиеся проблемы не «в рабочем порядке», а именно с помощью Поместного собора? Кто был инициатором идеи?
— Какого-то одного инициатора не было. Правильнее сказать, что инициатором было все церковное сообщество — и священноначалие, и наиболее активное духовенство, и преподаватели духовных академий, и образованные миряне. Эта идея носилась в воздухе. Если посмотреть церковную публицистику начала XX века, легко увидеть, что практически все авторы выступали за созыв Собора.
Члены Святейшего Синода не были исключением, и поэтому в 1905 году Синод разослал требования ко всем епархиальным архиереям высказать свои предложения: что и как надо реформировать в Церкви. Архиереи свои предложения высказали (зачастую привлекая себе в помощь наиболее толковых священников и мирян), и в итоге стало ясно: Собору быть. За него высказались практически все.
— Сейчас иногда приходится слышать, что Поместный собор 1917 года был экстренным, что его спешно созвали, чтобы как-то отреагировать на революционные изменения в жизни. Я правильно понимаю, что это совсем не так?
— Правильно понимаете. Идея созвать Поместный собор возникла задолго до революции, когда мало кому вообще могло прийти в голову, какая буря начнется в 1917 году. И Собор в любом случае рано или поздно состоялся бы, даже если бы никакой революции вообще не случилось. Другое дело, что в 1917 году, в связи с очевидными событиями, повестку Собора пришлось корректировать.
— А были противники созыва Собора?
— Среди священноначалия явных противников не было. Главный фактический противник Собора — это Николай ІІ. Когда в 1907 году все уже было готово к созыву Собора, государь не решился его созывать. Он опасался, что Собор может оказаться катализатором новых общественных брожений — и в светской среде, и в церковной, что ситуация станет неуправляемой. На мой взгляд, страхи эти были совершенно необоснованными, но советники убедили императора, что спешить с Собором не стоит, что нужно отложить «до лучших времен».
— Почему вообще требовалось разрешение государя на созыв Собора? Разве это не внутреннее дело Церкви?
— В те времена — нет, не внутреннее. Российский император считался официальным главой Церкви, без его санкции никакие Соборы созваны быть не могли. Даже чисто юридически.
— Как именно проходила подготовка к созыву Собора?
— Святейший Синод, получив в 1905 году ответы епархиальных архиереев, в 1906 году создал рабочий орган, называвшийся Предсоборным присутствием. Это была комиссия, которая изучила предложения архиереев и на их основе выработала повестку Собора. Кстати, и ответы архиереев, и подготовленные Предсоборным присутствием материалы были достаточно оперативно отпечатаны, любой мог с ними ознакомиться. К лету 1907 года можно было бы уже созывать Собор. Но государь не дал на это санкции, и потому подготовка к Собору перетекла в область общественных дискуссий.
В 1912 году, впрочем, подготовка к Собору возобновилась: Святейший Синод учредил новый орган — Предсоборное совещание. Но работало оно медленно, с большими перерывами и по-бюрократически, и к 1917 году еще не успело завершить свою работу.
— А идея восстановить патриаршество — насколько она была связана с идеей созвать Поместный собор?
— Идея восстановления патриаршества звучала в общецерковной дискуссии тех лет, но вопрос этот считался второстепенным. Гораздо важнее было возвращение Церкви к соборному управлению. Большинство сходилось на том, что синодальное управление не является соборным: Церковью управляет государственный чиновник. Вот это надо было исправлять, а уж кто именно и как возглавит Церковь, предлагалось обсудить на Соборе. Возможно, Церковью и дальше будет управлять Святейший Синод, но уже освобожденный от власти обер-прокурора. А может быть, следует избрать номинального Патриарха, оставив всю власть Синоду (то есть предлагался некий аналог конституционной монархии). Или все-таки избрать реального Патриарха, имеющего широкие властные полномочия. В 1905 году, отвечая на запрос Синода, архиереи насчет патриаршества высказывались по-разному. Разные мнения на этот счет звучали и в Предсоборном присутствии.
Между прочим, летом 1917 года — уже в абсолютно свободной атмосфере, когда ни императорская власть не давила (ее уже не было), ни большевики не давили (их еще во власти не было) — Предсоборный совет высказался против восстановления патриаршества. Это было зафиксировано в документах Предсоборного совета — что сан и титул Первоиерарха не восстанавливаются. Именно в таком виде документы и были переданы Собору. То есть получается, что Собор получил предварительную директиву патриаршество не восстанавливать, но пошел ей наперекор.
— Верно ли, что, когда при подготовке Собора обсуждался вопрос о восстановлении патриаршества, Николай ІІ предложил членам Святейшего Синода избрать его Патриархом?
— Нет. Уже твердо установлено, что это апокриф. Не существует никаких источников, подтверждающих этот рассказ.
КАК ЦЕРКОВЬ ОТРЕАГИРОВАЛА НА ФЕВРАЛЬСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ И ОТРЕЧЕНИЕ ЦАРЯ?
— В дискуссиях о революции 1917 года нередко высказывается мнение, что революционные настроения затронули все русское общество, все сословия — в том числе и духовенство. Это действительно так?
— Я бы так не сказал. Точнее, идейных сторонников революции среди духовенства практически не было — буквально единицы, многие из них впоследствии перешли к обновленцам. Но вот что действительно было довольно распространено — это недовольство своим положением у низшего клира, то есть пономарей, псаломщиков, диаконов. Им действительно приходилось очень нелегко, особенно на селе. Служили они буквально за копейки, не могли дать своим детям нормального образования — а семьи у них, как правило, были многодетные. То же касалось и мирян — учителей в церковноприходских школах (включая женщин), которые получали жалованье гораздо ниже, чем их коллеги из обычных школ.
И, да, брожение умов в этой среде было, они жаждали перемен — но перемен именно в Церкви, а не смены государственного строя. Явление это было достаточно масштабным и особо ярко проявилось после февраля 1917 года. Неслучайно в то время даже возник термин «церковная революция». Недовольный своим положением низший клир стал движущей силой этой «церковной революции», что выразилось в смещении с кафедр некоторых архиереев.
Но вот симпатий к социализму как таковому в церковной среде, в общем, не было, несмотря на красные банты, надетые некоторыми — замечу, очень немногими! — священниками в разгар Февральской революции.
— Как Церковь восприняла отречение государя от престола?
— Реакция была довольно спокойная. То есть случившееся приняли как данность, как факт, какого-то явного отчаяния от падения монархии у церковных людей не возникло. Впрочем, не возникло и особой радости. Точнее сказать, некоторые верующие радость испытывали, но не от отречения государя, а от смутных надежд на какое-то грядущее обновление церковной жизни. Сейчас легко их осуждать и улыбаться их наивности, но попробуйте представить их чувства. Четвертый год идет война, в стране тяжелейшая ситуация в политике, в экономике, все это создает депрессивный фон — и возникает защитная реакция, хочется надеяться на то, что все эти накопившиеся проблемы каким-то чудесным образом решатся. Радость была не от падения монархии, а от, казалось бы, открывшегося окна возможностей. «Конечно, плохо, что царя больше нет, — могли бы сказать тогда многие, — но зато дело сдвинулось с мертвой точки, наконец-то забрезжил свет в конце туннеля». Вот потому и надевали красные банты — не из глубоких идейных соображений, а в состоянии эмоционального подъема. Тем более что церковные люди ведь не в вакууме существуют, они заражаются страхами и надеждами всего общества, включая и безрелигиозную его часть.
Естественно, заражались далеко не все. И, более того, на уровне, так сказать, кухонных разговоров могло быть одно, а вот когда эти же люди принимали участие в епархильных собраниях, то резолюции и решения они принимали чаще всего довольно трезвые. Неправильно смотреть на епархиальные съезды и епархиальные собрания 1917 года как на какие-то революционные органы — скорее это была попытка самоорганизации, попытка решить текущие вопросы в новых условиях.
А самое главное — все верующие ждали церковного Собора, который и примет судьбоносные решения. И все — и верующие, и неверующие — ждали Учредительного собрания, которое и призвано было определить в итоге, какова в стране будет форма правления.
Ведь это мы, глядя из 2017 года, знаем, что сто лет назад монархия перестала существовать. А тогда, в 1917-м, еще ничего не было понятно. Династия Романовых — да, перестала править. Но окончательно решить, как жить дальше, должно было именно Учредительное собрание. Теоретически оно могло и возобновить монархический строй, поставить на царство нового государя, как это произошло в 1613 году, — только уже не из Романовых. А могло объявить страну республикой. Могло ввести диктатуру. Поэтому весной и летом 1917 года все было в подвешенном состоянии, все ждали.
КАК ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ОТНЕСЛОСЬ К ЦЕРКВИ?
— А как складывались отношения Церкви с теми, кто пришел к власти в феврале 1917-го?
— Тут все было непросто. Хотя бы уже потому, что ситуацию надо рассматривать в динамике. Одно дело весна 1917 года, совсем другое — осень. Начнем с того, что Временное правительство, в общем, сохранило ту самую синодальную модель управления Церковью. То есть как было ведомство по делам православного вероисповедания, так и осталось, как возглавлял его обер-прокурор, так и продолжил возглавлять. Вся разница в том, что обер-прокурором поначалу стал Владимир Николаевич Львов, которого называли «революционным обер-прокурором». Фигура неоднозначная. С одной стороны, его обвиняют в том, что он многих архиереев согнал с кафедр. С другой, он просто шел на поводу у ситуации и соглашался с решениями епархиальных съездов (хотя некоторые, судя по всему, и подталкивал).
Но, между прочим, не в последнюю очередь благодаря Львову Временное правительство профинансировало проведение Поместного собора.
Затем обер-прокурором назначили Антона Владимировича Карташева — а это уже был человек верующий, крупный церковный ученый. Достаточно сказать, что его монография «Вселенские соборы», его двухтомник «Очерки по истории Русской Церкви» до сих пор весьма востребованы православным читателем. Он был последним обер-прокурором Синода и первым — и единственным! — министром по делам вероисповедания Временного правительства. Между прочим, придя к власти, большевики его, наряду с другими министрами, арестовали и посадили в тюрьму — они воспринимали его как идеологического противника. А вот для Церкви он скорее был помощником. И Львов, и Карташев, между прочим, были членами Собора.
Однако Временное правительство состояло не только из более или менее хороших обер-прокуроров. Никакой монолитности среди чиновников не было, и отношение к Церкви у разных министров было очень разным. Так, например, в июне 1917 года издается постановление о передаче всех церковных школ в ведомство народного просвещения. Фактически это был, говоря современным языком, рейдерский захват. То есть государство присвоило себе церковные школы, а ведь очень многие из них строились на частные пожертвования. По действующему законодательству империи, эти школы были собственностью приходов, и вот ее отобрали. Пускай только на бумаге — довести свое постановление до дела Временное правительство попросту не успело, и церковные школы полностью были уничтожены уже при большевиках. Но все-таки это был антицерковный акт. Идущий, кстати, вразрез с декларируемой большинством членов Временного правительства идеей правового государства.
— Неужели все эти моменты не вызывали острой тревоги у церковного руководства и у участников Собора?
— Конечно, вызывали! И не только идея отнять церковноприходские школы, но и многое другое, не говоря уж о всяческих эксцессах на местах. Но, повторю, у людей еще сохранялась надежда на Учредительное собрание, которое все наладит, введет политическую стихию в рамки закона. Надежда, как мы знаем, тщетная.
Но вот парадокс: светское, государственное Учредительное собрание не состоялось, оно было разогнано большевиками и левыми эсерами, а вот Поместный собор открылся и состоялся, его не разогнали, и он, по сути, стал полноценным церковным Учредительным собранием.
