"Фома"
Те, кто читал книгу «Несвятые святые» архимандрита Тихона (Шевкунова), наверняка вспомнят историю «О нарушении церковного устава, или О том, как мы с князем Зурабом Чавчавадзе нарушали Великий пост». Ни в этой истории, ни при встрече с корреспондентом журнала «Фома» князь Чавчавадзе совсем не производит впечатление неприступной «сиятельной особы», во всяком случае, разбивает стереотипы насчет представителей старинных знатных родов. Его семья разделила непростую судьбу тех эмигрантов, кто решил после войны вернуться на родину. Сегодня он вкладывает силы в воспитание нового поколения, будучи директором православной гимназии. Мы говорим с Зурабом Михайловичем о прежних гонениях на Церковь и нынешней отчужденности между верующими и неверующими, о том, можно ли воспитать национальную элиту и не утопия ли — дворянские идеалы.
Святой Илия
— Зураб Михайлович, если не ошибаюсь, среди Ваших предков есть человек, прославленный в лике святых. Это действительно так?
— Да. По материнской линии — святитель Иоасаф Белгородский, а по отцовской — Илья Чавчавадзе, известный общественный деятель, член Государственного Совета, грузинский писатель. Он был прославлен в Грузинской Православной Церкви сравнительно недавно, около 30 лет назад.
— Писатель, общественный деятель и святой?...
— Да, он был довольно влиятельный человек и при этом вел праведную жизнь. Кстати, Илия — прекрасный пример для наших политиков в контексте нынешних отношений Грузии с Россией. Он отстаивал самобытность Грузии, защищал ее культуру, язык, выступал за автокефалию Грузинской Церкви. Грузия управлялась тогда аппаратом наместника на Кавказе, и случалось, что аппарат грешил неумной русификаторской политикой: скажем, закроют какую-нибудь грузинскую школу, сделают ее русской. Илия Чавчавадзе подобные факты фиксировал и поднимал вопрос на высочайшем уровне. И порядок наводился! Поэтому грузины очень чтут его.
Его авторитет в народе был настолько высок, что шансы какой-либо общественной группе преуспеть без одобрения Илии были ничтожны. И поэтому в 1907 году он был убит. В советское время стали говорить, что это дело рук царской «охранки». Но на самом деле его убили большевики за отказ сотрудничать с ними — это известный факт.
Кстати сказать, те самые большевики на протяжении 70 с лишним лет вдалбливали в общественное сознание мысль о «дореволюционной России — тюрьме народов». Месяц назад, выступая на открытии памятника князю Петру Багратиону в Санкт-Петербурге, я упомянул об огромной роли в Отечественной войне 1812 года не только грузин, но и всех народов российской Империи, и обратился с риторическим вопросом к нынешним клеветникам России, повторяющим большевистскую ложь о «России — тюрьме народов»: «Где вы видели, господа, чтобы «заключенные» ненавистной «тюрьмы» с такой самоотверженностью, яростью и героизмом отстаивали ее незыблемость и неприступность?!»
Будучи государственником, праведный Илия по-настоящему отстаивал незыблемость и неприступность большой родины — имперской России, вне союза с которой он не мыслил существования любимой Грузии.
Изгнание
— В конце 1940-х годов Ваша семья вернулась из эмиграции, из Парижа, в Советский Союз. С какой целью?
— Это было после войны, в 1948 году. Тогда вернулись многие. Война расколола эмиграцию: меньшая часть встала на сторону Гитлера, надеясь, что он уничтожит большевизм; но большая часть «болела» за советскую армию и желала ей победы. Моя семья была в числе последних. После победы у этой части эмиграции возникла эйфория: они решили, что пора возвращаться и привносить в Советский Союз то, что Россия утратила в годы Гражданской войны и в 1930-е годы. Ведь эмигрировали самые образованные люди, носители тех традиций, которые в СССР уничтожались на корню. Я не сказал бы, что эти эмигранты были на 100% уверены, что все обойдется. Они понимали, что, возвращаясь, идут на определенный риск, но считали, что это их долг.
После возвращения мой отец был арестован и получил высшую меру наказания — 25 лет лагерей (это считалось тогда равноценным расстрелу). Его обвинили в действиях в интересах пяти иностранных разведок — по количеству стран, которые он пересек по пути из России во Францию. Даже пребывание в Болгарии, где отец провел 15 минут, проезжая вдоль границы, «засчитали»! И — отправили в ГУЛАГ, а мы оказались семьей «врага народа» и были сосланы в Южный Казахстан. Там мы несколько раз оказывались на грани гибели — условия были жуткие. Отец тоже мог погибнуть в ГУЛАГе, потому что отправили его в Воркуту. Но Господь избавил. В 1956 году его, а потом и нас, реабилитировали, и мы начали постепенно перебираться из Казахстана.
— Ваш отец жалел о том, что вернулся?
— Нет. Он чувствовал смутную вину за то, что уехал и оставил свою страну в таком бедственном положении, что не участвует в ее судьбе, и решил вернуться, чтобы быть со своим народом. То же чувствовали многие эмигранты, тем более что значительная их часть принадлежала к дворянскому сословию, для которого служение Отечеству — безусловный долг.
— Сегодня, спустя век, есть соблазн идеализировать монархическое прошлое. Вы пытаетесь возродить дворянские ценности. Каким образом? В чем заключаются эти ценности?
— Мы пытаемся возродить главное, что было в дворянском сословии — его идеал, его дух, в центре которого — идея служения, чести, рыцарства и благородства. Все остальное — титулы, гордость за предков и прочее — только название.
Я помню, как в детстве я не поладил с какими-то мальчишками — еще до ареста отца и ссылки в Казахстан — и заявил им, что я князь и они не имеют права со мной так обращаться. Когда моему отцу рассказали об этом… Никогда не забуду этого разговора. Мне было шесть лет, и отец сказал мне: «Когда ты кичишься своим титулом, ты автоматически его теряешь. Ты его стер, попрал». Он мне объяснил, что этого никогда нельзя делать, что я должен, наоборот, быть ниже всех остальных. Вот тогда я имею право носить дворянский титул. А, кстати, те, кто проявлял кичливость и снобизм, считались в дворянском обществе нерукопожатными.
— Кого Вы бы могли привести в пример как образец — от чего отталкиваться?
— Если говорить о литературе, то это, безусловно, роман «Война и мир» и его герои, начиная от мальчика Пети Ростова до старого князя Болконского. Хотя там, конечно, были и негативные примеры, герои, которые порочили свое сословие.
Главное в том, что дворян недаром называли служилым сословием. Дворянство — это служение, это одни обязательства перед людьми, государством, обществом, одни обязательства... Кому много дано, с того много и спросится.
Возвращение
— Говорят, аристократическое происхождение сблизило Вашего отца с Патриархом Алексием I в самый разгар гонений на Церковь...
— Да. Отец с 1958 года трудился секретарем епархиального управления Вологодской епархии (он принципиально не захотел работать на государство, которое так обошлось с ним и его семьей). Однажды их представили друг другу, Святейший пригласил отца пообедать с ним и потом такие приглашения стали поступать регулярно: отец оказался единственным человеком в его окружении, с кем Святейший мог поговорить по-французски! Так они сблизились, и отец мог напрямую жаловаться ему на те безобразия, которые творились в епархии. А патриарха все-таки слушались, даже в то время. Хотя от него утаивали многие факты, желая не нагнетать напряженность в отношениях с властью, идти на компромиссы. Тогда происходили просто безобразные вещи...
— Как в Вашей семье ставился вопрос веры?
— Мы были приучены к Церкви, мы жили в Ее лоне, регулярно исповедовались, причащались. И гонения нас только укрепляли. Власть не понимала, что создает обратный эффект: у нас возникало желание защитить Церковь, отстаивать ее позиции! Я не знаю, был ли я когда-нибудь более горячим апологетом Православия, как тогда, когда меня вызвала директор школы и сказала: «Где твой Бог?»
— Что Вы ей отвечали? Пытались спорить?
— Я сказал: «Бог везде. Он в Вас». Это ее, бедную, больше всего выводило из себя — покойную ныне Александру Тихоновну...
— Какие еще истории и явления Вы запомнили как символы времени?
— Я помню совершенно неимоверный налог, которым нас обложило государство, он распространялся сначала только на духовенство, а спустя несколько лет — и на мирян, служивших в Церкви. Это была настоящая кабала! Человеку нужно было отдавать пять минимальных зарплат, чтобы расплатиться по налогу. Мой отец не мог заплатить этих денег за пять лет своей работы — долг был умопомрачительный! В конце концов, он был просто списан — второй раз сажать отца не решились, его же реабилитировали.
Церковь душили и финансово, и идеологически, и репрессиями. Упраздняли по-настоящему хороших священников. Достаточно было священнику быть активным, образованным и преданным, чтобы у него отбирали справку о регистрации, и этим для него все заканчивалось.
И, конечно, на меня, моих братьев и сестер давили в школе. Я хорошо учился, а мне не дали медаль. Ведь я ни комсомольцем, ни пионером не был, потому что в уставе этих организаций ясно написано, что их члены должны бороться с Церковью.
Моих друзей настраивали против меня, им угрожали, что, если они будут продолжать со мной дружить, медали им тоже не видать. В общем, все это было очень подло и мерзко.
— Чем эта травля закончилась? Вас предавали ваши одноклассники?
— Нет, и за это я им бесконечно благодарен. Несмотря на все неприятности, я вспоминаю с благодарностью школьные годы, именно потому, что эти дети не поддавались на угрозы и уговоры: они приходили ко мне и говорили, что ничего не боятся и все равно будут со мной дружить. Для меня это была большая поддержка! Я не знаю, что было бы со мной, если б друзья меня предали. В эти годы дружеские отношения очень важны.
Как не воспитать агностиков
— Сегодня Вы директор гимназии. Сильно ли то поколение детей, которые учатся сейчас, отличается от поколения Ваших сверстников?
— Конечно, это небо и земля! Сегодня дети раскрепощенные.
— В каком смысле — в хорошем или плохом?
— И в хорошем, и в плохом. В мое время дети были зациклены на определенных взглядах, зажаты в этих унифицированных рамках. А сейчас они говорят и думают что угодно. Но я бы не сказал, что в целом дети стали более образованными. Коммуникативная составляющая у них лучше развита, они лучше формулируют мысли, более непринужденно разговаривают, но это не значит, что они стремятся овладеть глубокими знаниями. Над этим надо серьезно работать, что мы и стараемся делать в нашей гимназии. Если правильно выстраивать учебно-воспитательный процесс (даже, скорее, я бы сказал, воспитательно-учебный процесс), многого можно добиться.
— Сегодня, например, в школах Москвы учатся до 30% мигрантов, соответственно, понижается уровень обучения в школах. Отдать ребенка в частную гимназию не все в состоянии. Что делать, на Ваш взгляд?
— Отнестись к проблеме с государственных позиций. Необходимо этих мигрантов обучать, цивилизовывать и воспитывать в них уважение к принявшей их стране, к ее бытовым и нравственным традициям. Надо усматривать в этих мигрантах потенциальных граждан Российской Федерации, что существенно для страны, переживающей текущий демографический кризис. Отказаться от обучения и воспитания этих детей означало бы покорно смириться с опасной угрозой формирования внутри страны сплоченных и враждебно настроенных националистических анклавов.
— На сайте гимназии указана цена за обучение — 450 тысяч рублей в год. Почему так много?
— Это не много. Есть немало православных гимназий с годовой оплатой, превышающей миллион рублей. 450 тысяч — это реальные годовые затраты на каждого гимназиста, что означает, что наш проект православной гимназии — не коммерческий, то есть не предусматривающий получение прибыли. Даже если упразднить все скидки и льготы на оплату и предположить, что все без исключения гимназисты будут вносить эту сумму, учредителю придется, тем не менее, раскошелиться на дотации.
Однако в гимназии принята гибкая системы оплаты, предусматривающая возможность предоставления льгот малообеспеченным и многодетным семьям, скидки для семей, отдающих на обучение в гимназию двух или более детей, а также полное освобождение от оплаты образовательных услуг при хорошей и отличной успеваемости.
— Скажите, у детей, воспитанных в православных семьях и учащихся в православной гимназии, не возникает в конце концов отторжения всего, что связано с верой?
— Я не берусь говорить за все православные гимназии — только за нашу: бывало, что кто-то из учеников отходил от Церкви, но таких случаев, чтобы человек порывал с Православием раз и навсегда, у нас не было, и, я надеюсь, не будет никогда.
Если ребенок охладевает к Церкви, мы стараемся предоставить ему свободу, не давить: сами предметы гуманитарного цикла, которые у нас преподаются, таят в себе христианские ценности — вся русская литература сплошь христианская! Лучше таким образом действовать — через освоение традиций, постижение исторических фактов. И не переусердствовать в этом. Кстати говоря, мы наблюдали, что потом ребенок сам преодолевает этот критический для него момент и обретает Бога.
— Как же не переусердствовать, если школа православная и ребенок в ней проводит целый день?!
— Мы стараемся дать детям веру как понимание того, что Промысл Божий присутствует с ними, а не как свод формальных правил (например, косынка на голове). Опасность — как раз во внешних вещах, в акцентировании на них. Поэтому я всегда говорю с нашими законоучителями: «Старайтесь избегать разговора о Православии как о наборе догм. Лучше ссылаться на жизненные примеры или истории из житий святых — это дает детям гораздо больше пищи для сердца и ума». Так они и поступают. Замечательно, виртуозно общается с детьми протоиерей Владимир Вигилянский, духовник нашей гимназии, — он прививает им подлинный интерес к духовности.
— Невоцерковленные дети приходят в гимназию?
— Бывает. Зачастую родители приводят своих детей к нам именно для того, чтобы те получили православное, нравственное воспитание. Единственное, о чем мы просим родителей, это не быть врагами веры, не ставить ребенка в двусмысленное положение, говоря ему дома противоположные вещи о Православии. Да этого и не происходит. Мы уверены, что семя, которое сеется на наших занятиях, прорастет, поэтому берем всех. И очень часто дети приводят к вере своих родителей, я знаю массу таких случаев. Архимандрит Тихон (Шевкунов) — яркий тому пример. Это мой друг, и я знал его мать, Елену Анатольевну. Она — профессор, биолог — пришла в ужас, когда сын, выпускник ВГИКа, собрался в монастырь! За ним же буквально бегали преподаватели, пророча ему судьбу гениального сценариста, приезжали забирать его из монастыря, крича: «Не смейте гноить здесь талант!!!», а он задыхался в миру, как рыба без воды. Мама долгие годы не давала отцу Тихону благословения на монашество, но в конце концов дала. А после пострига сына совершенно изменила свою жизнь, последние годы она жила, как монахиня, и умерла глубоко верующим человеком. Удивительно!
О комфорте, активности и «чистке рядов»
— Зураб Михайлович, сегодня присутствие Церкви в обществе расширяется, но кредит доверия к Ней почти исчерпан в среде интеллигенции. На Ваш взгляд, это похоже на те процессы, которые происходили в начале ХХ века?
— Я думаю, да. Однако в этом я не вижу никакой трагедии, потому что критикуют Церковь, в основном, те, кто в Ней никогда не был, а не те люди, которые уверовали, а сейчас отошли. Хотя, наверное, и такие есть, но их мало. Если бы было много — вот что стало бы действительно катастрофой, но такого нет! А в основном, люди просто не понимают, что такое Церковь Христова, находятся вне Ее...
Те силы, которые ополчаются на Православие сегодня, никогда не были в Церкви, наплевательски или даже враждебно относились к судьбе Отечества. Потому что они не могут не понимать, что Православие — это фундамент русской культуры, и, ополчаясь на него, они покушаются на саму нашу основу. Во всем этом больше политики...
— Это Вас удручает, пугает?
— Видите ли, это палка о двух концах. Я думаю, нам помогают атаки на Церковь, подобные той, что устроили девицы известной нынче панк-группы. Они ведь тоже не понимают, что делают. Да, это кощунство, безобразие, мерзость, но у многих православных и задумывающихся о вере такие акции вызывают желание быть в Церкви, защитить, укрепить Ее. Большое количество людей, переступая порог храма, и не думали, что Церковь может стать чем-то родным, и это осознание приходит в том числе благодаря внешним нападкам.
Однако это не значит, что я призываю относиться к скандальным случаям наплевательски! Надо быть внимательными, не пассивными.
— В каком смысле?
— Церковь не должна быть пассивной, она обязана чистить свои ряды от тех людей, которые недостойно служат, недостойно себя ведут. История с пьяным священником за рулем спортивного автомобиля — это нам предупреждение: нельзя не обращать внимания на какие-то недостойные явления внутри Церкви. Сегодня — в особенности.
— А разве свойственна православным активность?...
— Православная позиция совсем не пассивная. Нам ведь вменено в обязанность исповедовать Христа, правильно? Защищать свою веру мы готовы, правда, инициативу нам сложнее проявлять.
— Верующих зачастую обвиняют в том, что открывшиеся за 20 лет свободы возможности они не использовали в полной мере. Лично Вы чувствуете, что чего-то не успеваете, упускаете что-то?
— Я бы так не сказал. Наоборот, я могу привести в пример учредителя нашего фонда, Константина Малофеева, который с такой увлеченностью взялся за дело искоренения социальных болячек, что у нас просто не хватает людей и времени на все программы и проекты!
Мы начинали с того, что помогали храмам, помогали детям оплатить дорогостоящие операции. Недавно запустили большую антиабортную программу — установили мониторы в женских консультациях в 28 регионах России, там постоянно крутят ролики против абортов. Девочки, которые приходят на аборт, даже не представляют, что они носят в себе, понимаете? А там такие мягкие, эмоциональные клипы крутятся, и пока они сидят в очереди — смотрят. Ведь окончательное решение об аборте зачастую принимается как раз в больничных коридорах.
Мы очень многое стараемся делать, чтобы улучшить преподавание и воспитание детей. Например, в нашей гимназии каждый учебник выпускается в электронном виде, делается интерактивным. Это не самоцель, но инструмент, который помогает, мотивирует ребенка к учебному процессу, поддерживает его интерес, а значит — усвоение материала идет легче.
Еще один совершенно новый проект — «Область добра». Мы взяли один из самых отсталых регионов, Костромскую область, — она дотационная, поскольку не имеет ни крупных предприятий, ни полезных ископаемых, она бедствует. Соответственно, социальные болячки там зашкаливают. Мы выделили довольно серьезные средства для того, чтобы, опираясь на Церковь, на действующие общественные организации, ослабить эти проблемы: наркоманию, аборты, алкоголизм, социальное сиротство. Программа рассчитана на три года, мы начали ее с мониторинга, чтобы зафиксировать нынешнюю ситуацию. Мониторим каждый год, смотрим, какие сдвиги происходят. Через три года завершим этот цикл и посмотрим на результат. Если мы в этой области преуспеем — а в этом я не сомневаюсь — то будет создан прецедент, федеральная власть получит образец, который можно распространить, растиражировать! Хотя, конечно, если власть будет только давать деньги и не захочет участвовать в процессе, ничего не получится.
В Костромской области есть свое ноу-хау — семейные детские поселения, где детей распределяют по 7-8 человек в дом, и нянька становится им матерью. Мы будем строить новые коттеджи в таких деревнях. Ведь обычные детские дома плодят в основном криминалитет, многие дети выходят оттуда асоциальными. А здесь они — братья и сестры, как в обычной семье, и воспитание соответствующее.
И подобных проектов множество.
Об оптимизме
— Процент людей, постоянно приступающих к Таинствам Церкви, не такой большой, может быть, поэтому их инициативы и проекты не у всех на устах...
— Да, воцерковленных людей сейчас около 10-15%, и даже эта небольшая цифра — чудо, после 70 лет атеизма! Но когда нас будет больше, мы неизбежно станем активнее. Вот почему я оптимист! Вообще говоря, погоду в обществе всегда делает меньшинство.
Я думаю, что, когда воцерковленных в России будет 30%, жизнь станет совершенно другой: это будут глубокие и образованные люди, потому что учиться и работать они будут честнее, принципиальнее, активнее — у них моральная планка выше. Кроме того, эти люди не делают абортов, они будут хорошо воспитывать детей. Вот эти 30 % и создадут новый образ России.
— Почему именно тридцать?
— Просто я наблюдаю подобное соотношение в меньших масштабах: если треть людей в твоем коллективе — здоровые, активные и говорят правильные вещи, остальные к ним прислушиваются. Из десяти — три человека. Понимаете, это общий закон.
Когда моя дочь ходила в воскресную школу в Донском монастыре, я забирал ее и увидел ее сверстников. И очень обрадовался — они все светлые, воспитанные, толковые люди. Но пока их мало. Это одно поколение, оно еще удвоит число верующих, вот увидите. И, надеюсь, поколение детей, которые выросли в лоне Церкви и действительно живут этим, будет в скором будущем у руля. Это и одна из задач нашей гимназии — воспитать национальную элиту.
— Вы не боитесь, что эти дети вырастут в закрытую элитарную группу?
— Они же не в вакууме будут жить, а среди народа. И к тому же мы формируем не заносчивую элиту: на первом плане у них будет идея служения. Без этого ни о какой элите не может быть и речи.
— И все-таки. Почему Вы — оптимист, когда даже верующие склонны видеть в нынешних условиях проблемы, недоработки и упущения?
— Я думаю, православным вменяется в обязанность быть оптимистами! И потом, понимаете, я прожил долгую жизнь. Было время, когда я был уверен, что все кончено: наш народ вот-вот выродится, и стране придет конец. Кстати, такие настроения у меня были как раз во времена затишья, когда Церковь не гнали так сурово… Я видел, что общество раскололось: на тех, кто проповедовал коммунизм, причем, уже в него не веря, а это самое страшное; и на тех, кто устремился на Запад, кому дела не было до нашей страны.
Но вдруг я встретил молодежь, которая меня поразила своей чистотой, верой, идеалами, убежденностью. И то, что они выросли такими и выбрали этот путь — это чудо: ну не мог будущий архимандрит Тихон (Шевкунов), с его талантами, с его профессиональными успехами, вдруг на 4-м курсе узнать Евангелие и ради него бросить все и уйти в монастырь! Ну это ведь чудо! И я знаю минимум 30 таких же человек.
Это подлинные чудеса. Просто мы их не замечаем...
*** Князь Зураб Михайлович Чавчавадзе родился 22 января 1943 года в Париже. Отец — Михаил Николаевич Чавчавадзе, офицер лейб-гвардейского Конно-гренадерского полка, мать — Мария Львовна Чавчавадзе. В 1920-е годы эмигрировали во Францию. В 1948 году вернулись в СССР, после чего глава семьи был арестован и заключен в ГУЛАГ, а Марию Львовну вместе с детьми сослали в Казахстан. Реабилитированы в 1956 году. Впоследствии Зураб Михайлович окончил факультет западноевропейской филологии Тбилисского государственного университета. Работал в НИИ научной информации в Тбилиси, преподавал в Грузинском государственном университете. В 1990 году стал одним из организаторов Российского дворянского собрания, позже приостановил свое членство в нем. Сегодня — генеральный директор Благотворительного фонда Святителя Василия Великого. Директор православной гимназии Святителя Василия Великого в деревне Зайцево. Жена — Елена Николаевна Чавчавадзе, дочь Анастасия.