9 ноября - День украинской письменности и языка, День преподобного Нестора Летописца... Нужно ли переводить Богослужение с церковнославянского на "понятный" язык?
9 ноября в Украине отмечается День украинской письменности и языка. Этот праздник установлен в 1997 году в честь преподобного Нестора Летописца – последователя творцов славянской письменности Кирилла и Мефодия.
Некоторые исследователи даже считают, что именно с Нестора Летописца и начинается письменный украинский язык.
Кандидат богословия, священноигумен Украинской Православной Церкви Феогност (Пушков) считает, что тот язык, который мы сегодня называем «церковно-славянским», изначально был языком живого общения славян. Святые братья, просветители славян Кирилл и Мефодий лишь упорядочили этот язык, дав азбуку и разработав грамматику.
По мнению богослова «церковно-славянский» язык «сакрализован».
Священноигумен УПЦ Феогност (Пушков) считает*, что сегодня Богослужение должно совершаться на живом современном языке – на украинском или на русском – понятном людям.
* Напомним, что мнение автора имеет право на существование, и может не совпадать с мнением редакции.
Церковно-славянский алфавит
Богослужение – это то, что делает веру конкретной. Богослужение переходит от абстракции неопределённой веры к живому опыту личных отношений человека с Богом. Латинское слово «religio» переводится на русский язык как «союз». Союз же всегда личностен и осмыслен. Между человеком и безличной природой имеется лишь органическая связь, но союз - «договор» всегда заключается только в том случае, если с обеих сторон выступают личности. Основное же свойство личности – это способность мыслить и выражать свои чувства, а так же понимать другого, в частности того, с кем вступаешь в союз.
БОГ ОБЩАЕТСЯ НА ЯЗЫКЕ, ПОНЯТНОМ ЧЕЛОВЕКУ
Религия – это союз Бога и человека. И если Бог понимает нас всегда, то лишь богослужение, молитва и Слово Божье позволяют нам понять Бога. Именно поэтому богослужение наполнено священным символизмом. Символы изначально были взяты из реалий обыденной человеческой жизни. Символ передает глубокие чувства, но для того, чтобы символ был живым, реальным, он должен быть понятен обоим - так, если кто-то подарит своей невесте веник, вместо роз, это вряд ли встретит понимание, даже если дарящий будет вкладывать в этот жест самые высокие понятия о будущей жене как о прекрасной домохозяйке. Иначе он не передаст чувства одного другому, а лишь заслонит их или исказит. В лучшем случае будет непонимание, а в худшем – неверное прочтение символа.
Преподобный Нестор Летописец
ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ИЗНАЧАЛЬНО БЫЛ ЯЗЫКОМ ЖИВОГО ОБЩЕНИЯ СЛАВЯН
Тот язык, который мы сегодня называем церковнославянским, изначально был языком живого общения славян. Святые братья, просветители славян Кирилл и Мефодий лишь упорядочили этот язык, дав азбуку и разработав грамматику. Но словарный запас и принципы построения слов, а так же синтаксические обороты были органически присущи славянам. Социолингвистика даёт тройной критерий для определения «доступности» языка обществу: «Удобность для произношения (фонации), слушания и понимания (аудирования) и языкового мышления (церебрации)» [1]. Всем этим критериям отвечал для древних славян язык их книжности, основанный трудами Кирилла и Мефодия. И ни одному из них, увы, не отвечает этот древний язык для нашего современного человека. Святые братья не собирались вместо непонятной латыни создавать еще один «закодированный» язык, не понятный «на слух» простому человеку и требующий специального изучения. Наоборот – все их идеи, желания и труды были отданы на то, чтобы в рамках славянской речи выразить священные образы, символы и высокий смысл Богослужения и Писания Православной Христовой Церкви.
Но языку свойственно меняться [2]. Именно поэтому мы видим, что «славянский» язык сербов, болгар и чехов отличается от нашего церковнославянского (кстати, древние варианты славянского языка разительно отличаются от того, что мы имеем сегодня, используемый же на территории Московского Патриархата «богослужебный язык», на самом деле является результатом филологических трудов светских ученых при императрице Елисавете Петровне, в сер. XVIII века).
ДУМАЛИ ЛИ КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ О «САКРАЛИЗАЦИИ» ЯЗЫКА?
Кирилл и Мефодий и думать не могли о том, что их труд со временем станут использовать как фетиш. Они отказались от фетишизации или, как принято сейчас говорить, «сакрализации» того, или иного языка. Святые учили нас обращаться к Богу осмысленными словами. И никогда в Церкви не было такой ситуации, которая возникла ныне. Чтобы понять богослужение человек должен не только изучать веру, но еще и изучать определённый язык. Книги Священного Писания Нового Завета были написаны на «простонародном» греческом диалекте «койнэ». Когда в Риме сделали прекрасный (во всех смыслах) перевод Писания на латынь (этот перевод называется «Итала»), то оказалось, что слишком высокий стиль перевода делает его недоступным для восприятия. И тогда Церковь пошла на создание нового перевода, который доверила учёному иеромонаху Иерониму Стридонскому. Перевод, сделанный Иеронимом, вошел в историю под названием «Вульгата» (на лат. «простонародный»). Этот перевод стал впоследствии официальным в Римской Церкви каноническим переводом Библии на латынь.
Творцы славянской письменности Кирилл и Мефодий
И сегодня Каверин (опубликовавший на «Благодатном Огне» [№ 19] и на «Православие.ру» статью «Церковнославянский язык – это наш язык для беседы с Богом») и все, кто идейно близки с ним, превращая славянский язык в некую незыблемую реальность русского богослужения, по сути, слово в слово повторяют слова противников Кирилла и Мефодия. Почитаем, что пишет Каверин: «Богослужебные облачения, как и богослужебный язык, являются священными... Они не могут быт употребляемы в быту… Священник после службы снимает богослужебные облачения. То же самое относиться к и богослужебному церковно-славянскому языку, который не должен совпадать с языком, употребляемым вне храма».
Но ведь это и именно это слово в слово повторение ереси «трехъязыкой», учившей, что на живых современных языках не может проводиться богослужение. Именно с этой ересью боролись до конца своей жизни святые братья Кирилл и Мефодий, доказывая обратное! Это было настолько важным для святых братьев, что они за отстаиваемое ими богословие языка (а не только сами переводы) нередко подвергались даже гонениям и тюрьмам (в тюрьме несколько раз сидел Мефодий, и ему было бы достаточно согласиться служить на «древнем и священном» языке, вместо «новоиспечённого славянского», чтобы тут же оказаться в чести у современных ему мракобесов).
Но со временем инструмент (созданный в определённых рамках славянский богослужебный язык) превратился в идола, которому стали «кадить кадилом лести».
В какой то мере славянский язык в России и иеронимовский перевод на Западе повторили судьбу библейского «Медного Змея». Когда выведенный пророком Моисея из Египта народ попал в логово змей в пустыни, то Моисей сделал из меди образ прикованного к дереву змея. Это был символ, инструмент, изображение веры в то, что Бог силен сделать змею с её ядом мертвым, а человека, укушенного змеёй, оставить в живых. Но со временем – по прошествии многих веков – народ забыл прямое предназначение символа и стал его обожествлять. Это стало настолько опасной подменой истинного Бога и богопочитания, что благочестивый царь Езекия приказал истребить этого змия (4Цар. 18:4). То же самое происходит сегодня с церковнославянским языком. Церковный вариант славянского языка был органическим выражением славянской культуры в славянской среде. В современных условиях он должен уступить место церковному варианту русского языка (а так же иных национальных языков – украинского, белорусского, татарского и др.).
ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ЯЗЫКОМ НАШЕГО ОБЩЕНИЯ И МЫШЛЕНИЯ
Странное получается у нас дело: просвещая современные народности, которые прежде не были просвещены светом Христовым, мы даём им богослужение на их современном языке. Почему же мы для себя оставляем язык, который не является на сегодня ни языком нашего общения, ни языком нашего мышления?
Ревнители «традиции» предлагают пойти по пути создания словарей «богослужебной терминологии».
Но, во-первых, не все могут освоить даже словарь.
Во-вторых, освоение словаря отвлечёт сознание молящегося от самой молитвы, так как во время молитвы он должен будет осмыслять и переводить в своем уме то, что слышит в храме. Это под силу только профессиональному переводчику.
В-третьих (и в самых главных), проблема языка не в словарь упирается! Только безграмотные в области филологии лица могут утверждать, что «достаточно дать словарь английского языка в руки каждому, кто слушает или читает текст по-английски, и он все поймет». Проблема упирается в сам язык – в его структуру, в его грамматические формы.
Славянский язык во многом схож с русским, но так же и во многом от него отличается. Его можно сравнить с современным украинским языком. Кто бывал в Украине, тот знает, что проблема не решается на уровне словаря. И долгое время человек, слыша вроде бы «понятную речь», впадает в страшную ошибку: через призму современной русской грамматики он искаженно воспринимает то, что слышит на украинском языке. И необходимо изучать этот язык, чтобы правильно понять собеседника (я уж не говорю, что-то ответить на этом языке). Те, кто предлагают всех и каждого (без учета его филологических способностей) обучить славянскому языку, на самом деле, занимаются унизительной для языка профанацией. Не хотелось бы, чтобы древний и прекрасный язык превратился в интеллектуальный фаст-фуд полуграмотных «ревнителей».
В-четвёртых, мы нигде не видели ни у святых отцов, ни у апостолов, чтобы кто-то из них создавал сначала специальный язык, а потом требовал бы от христиан изучение этого языка. Школа всегда обращается к ученику на том языке, на котором отрок изъясняется с младенчества, который он впитал буквально с молоком матери. Если современный отрок из Тулы или Калуги (даже будучи семи пядей во лбу) попадет в школу в Афинах, то насколько бы ни был прекрасен язык греков (даже в сравнении с русским языком), он не сможет учиться в этой школе, и даже простейшие истины для него будут непонятны, так как звучать они будут не на его родном языке. Богослужение – это действительно школа (по учению святых отцов Церкви), и потому, чтобы быть реальной школой, оно должно совершаться на живом современном языке.
МОЛЯТСЯ ЛИ РЕВНИТЕЛИ О СЛАВЯНСКОМ ЯЗЫКЕ?
В чем причина ревности о славянском языке? Перевод богослужения на живой современный язык потребует действительно внимания и сосредоточенности молящегося, вникающего в слова молитв. Сейчас же, сами не понимая того, что читается, ревнители фактически не молятся. Они просто «вычитывают» тексты (это настолько очевидно, что слово это стало собою заменять слово «молитва», и когда наши ревнители говорят о молитве, они нередко говорят о «вычитывании молитв»). Работа ума и сердца отсутствует! Присутствует только работа чувств (эстетическое упоение красивыми, но непонятными словами). Эти люди приходят на богослужение как в итальянскую оперу без знания итальянского языка: красиво, но непонятно. Но с такими чувствами можно ходить в оперу, а не в храм. Храм требует концентрации внимания, умственно-сердечного труда.
Противники перевода богослужения на русский язык твердят нам, что «церковно-славянский язык есть язык ангельский». Кирилл и Мефодий излагали Истины веры славянам Моравии, Паннонии и Болгарии.
В СЛОВАХ ЯЗЫКА БОГ БЕРЕТ ПЛОТЬ ДЛЯ ОБЩЕНИЯ С НАМИ
Если мы согласимся, что язык этот сверхъестественного происхождения, то это только должно нас стимулировать к переводу на русский язык нашего богослужения. В православном догмате о Боговоплощении Церковь свидетельствует свою веру в то, что Христос не только Спаситель, но еще и Истинный Учитель, Который познание Истины принес нам с небес, и «сказал нам» Слово Своё на нашем, земном, человеческом языке. Это тоже – одна из сторон Воплощения Логоса. Он берет плоть не только от плоти Марии. Он берет плоть для Себя в хлебе и вине в Евхаристии, а в словах нашего земного языка берет плоть для общения с нами. Потому нам просто необходимо переводить всё с языка ангельского на язык человеческий.
Есть еще люди, которые уверенны, что русский язык нельзя использовать в богослужении, потому что он осквернён непотребной лексикой, превратился в некий сленг. Но ведь и у древних славян, и у древних греков были свои ругательства. Апостол Павел предостерегает против нечистых слов, дабы они не слетали с языка (Еф. 4:29), но при этом он не говорит, что «нужно создать новый искусственный язык, в котором бы не было сквернословия». Рассуждения же наших оппонентов не позволяют им отличить грамматический пласт языка от качественного наполнения.
Ругань, сленг, жаргоны – это не сам язык, а лишь форма выражения эмоций, своя языковая культура. Но если мы возьмем прекрасный акафист «Слава Богу за все», написанный архиереем-священномученником Трифоном (Туркестановым) на живом современном русском языке, то разве повернётся у нас язык сравнить этот акафист с базарной руганью? Или даже взять любую проповедь в храме, которая всегда произносится на живом языке того народа, к которому она обращена. Разве можно поставить знак равенства между проповедью на амвоне и сквернословием на площади? Разве можно не видеть различий между дневниками Иоанна Кронштадтского (написанными на живом языке) и «опусами» Венички Ерофеева?
БУДЕТ ЛИ «УМНОЙ» МОЛИТВА НА НЕПОНЯТНОМ ЯЗЫКЕ?
Суммировать сказанное можно так: Бог обращается к человеку на том языке, который понятен человеку. И человек должен обращаться к Богу на том языке, который понятен, прежде всего, самому говорящему. Верующий должен осмыслить то, с чем обращается к Богу, то, что говорит сейчас, стоя перед Лицом творца. Молитва не может быть слепым проговариванием «заученных слов» или «написанных формул». Молитвы, которые имеются в молитвослове, были проговорены их авторами из недр ума и сердца. Именно поэтому в православной аскетике (учение о правилах христианского подвижничества и благочестия) в деле молитве на первое место ставится молитва «умная», то есть, когда ум проговаривает и осознает слова, а «умно-сердечная», которая достигается в результате единства ума и сердца, сердца, отзывающегося теплотой любви на слова ума. Какая же «умная» молитва возможна при «вычитывании» текста на непонятном языке? Молитвослов – это ларец с духовными сокровищами, но чтобы эти сокровища вошли в наш ум и сердце, чтобы мы реально научились слушать чувства и понимать слова молитв, эти молитвы должны быть переведены на живой язык общения. Молитва должна звучать на языке мысли и сердца. Бог слышит наше сердце и знает наши мысли, на каком бы языке они ни звучали.
«Церковь в любой эпохе, как правило, пользуется языком культурного окружения, в котором она действует, и сам лингвистически план богословия и богослужения находится в зависимости от актуальных языковых форм культуры в целом. При этом, "богословский язык как человеческий фактор остается свободным от географических и национальных рамок", поскольку "истина не обладает каким-то исключительно «своим» языком, она может принадлежать любому народу и любой эпохе [...] Все (языки) могут служить средством возвещения истины, хотя ни один из них нельзя считать эксклюзивным языком истины", говорит греческий богослов Пападопулос. …В литургической жизни необходимо стремиться к осуществлению как можно более тесной связи между словом и сознанием, ибо понимание содержания и смысла священнодействия – непременная предпосылка целостного развития духовной жизни верующих. … Качество общения верующих с Богом и их межличностного общения, несомненно, зависит от степени опознанности смысла священнодействия и его вербального выражения» [3].
Богослужение – это место встречи Бога и человека, и человек, становясь верующим, должен войти в семью Церкви, всей душой влиться в богослужение, стать его активным членом.
КАК БЫТЬ С ТЕМИ, КТО ПУГАЕТСЯ РЕФОРМ И МОЖЕТ ПОКИНУТЬ ЦЕРКОВЬ?
В заключение хотелось бы разрешить еще одно недоумение, которое очень часто высказывают люди, боящиеся богослужебной реформы (даже осознающие её необходимость): «А как же быть с теми людьми, которые могут испугаться реформ и покинуть Церковь? Они привыкли молиться на славянском, пусть даже ничего не понимая, и не примут русского». Для таких людей важно понять, что они являются паствой, а не пастырями. И им надлежит хранить присущее овцам благоговение перед своим пастырем. Пастыри же Церкви имеют обязательство перед Богом не просто «стеречь древнюю амуницию Церкви», но приводить свою паству к разумной, полноценной, осмысленной литургической жизни.
Если же кто-то готов из Церкви выйти, во имя славянского языка, тот должен понимать, что не славянский язык делает Церковь Церковью, а Христос и правая вера. На эти грабли уже наступили в своё время староверы: они порвали с Церковью во имя своих обрядов, к которым они привыкли, в рамках которых им было уютно существовать, но смысла которых они понять так и не потрудились.
Церковь сама определяет всё, касающееся обряда и «смены амуниций». Церковь, по словам апостола Павла, есть Невеста Христова, а её обряды – это одеяние Невесты. Откуда же у некоторых «ревнителей» желание одеть сегодняшнюю Невесту в старую, изъеденную молью фату прабабушки? Украсит ли эта фата Невесту?
История Церкви знает множество реформ богослужебных. На Руси до возникновения староверческого сознания в московских умах, был не один десяток реформ. Святитель Алексий Московский сделал новый перевод Нового Завета на московский диалект. Была смена Устава (студийский заменили савваитским), а сами уставы, в свою очередь, не с неба упали, но в Византии проходили долгий путь своего развития, постоянно меняясь. И все это живо только потому, что оно находиться в Теле Церкви и в послушании пастырям.
Паства же имеет право восставать против иерархии только в случае искажения последней основ догматического порядка. Догматика – общая для всех Православных Церквей, язык же у каждой Церкви свой. Язык – это инструмент, которым Церковь выражает догматические и нравственные истины. И уж какому пастырю каким инструментом пользоваться решать будет сам пастырь.
Кандидат богословия, священноигумен УПЦ Феогност (Пушков) - для "УНИАН-Религии"
Литература
1. Кончаревич Ксения, д-р. Дискуссии о богослужебном языке в Сербской Православной Церкви. (2003г.)
3. Кончаревич Ксения, д-р. Социолингвистические аспекты церковнославянского языка сегодня