Перед смертью не надышишься, перед постом не наешься. Мясо исчезло со стола и из холодильника. На завтрак – яйца всмятку и хлеб с маслом. На календаре – Масленица. Вы спросите меня: зачем это надо? Я погляжу в окно, подумаю и затем отвечу.
Масленица нужна для того, чтобы оттенить или очередной раз попытаться воплотить в жизнь одну из библейских идей – идею постепенности.
Человек не должен бросаться в пост, как с моста — в воду, или из окопа – в атаку. Он должен неделя за неделей размягчать сердечную сухость и закалять сознание чтениями о мытаре и фарисее, о блудном сыне, о Страшном Суде.
Затем он должен отказаться от мясной пищи и вспомнить молитву святого Ефрема.
Затем, быть может, до тошноты наевшись яиц, блинов и творога, он лишит себя и этого утешения. (Лучше без тошноты, но с умеренностью у нас немало проблем)
Наконец, прослезившись в Прощеное воскресенье, попросив прощения у живых и мертвых, у неба и земли, христианин вступит в пост, как в холодную воду, чтобы переплыв ее, выйти на твердый берег Пасхальной веры. И все нужно делать постепенно, правильно, в свой черед.
***
Бог мог бы сотворить мир сразу, одним махом. Сотвори Он мир так, у него (мира) были бы другие законы. Но Он приводил в порядок, благоукрашал Свое создание постепенно, радуясь о делах Своих, и говоря, что «все хорошо весьма». Как хороший хозяин, как хороший строитель, Он зажег лампады звезд, наполнил море рыбой, огласил воздух пением птиц, заставил деревья шелестеть ветвями от ветра, а потом, как добрый Отец, ввел во Вселенную Свое самое дорогое создание — человека.
Человек, стало быть, получил задачу не только наслаждаться жизнью, но и разбираться в дивном устройстве мира, и самому действовать в этом мире, согласно с его законами.
Постепенности учит земледелие. Постепенности учит столярное ремесло. Впрочем, любое искусство и любое ремесло этому учит. Да и сама жизнь есть не что иное, как чередование правильно расположенных этапов и ступеней.
Человек рождается в мир и осваивает его постепенно. Он вначале почти слепой, и взгляд его в первые дни мутен. Лишь со временем ребенок узнает черты лица отца и матери, начинает им осмысленно улыбаться.
Постепенно начнет он ощущать расстояния до предметов и осваиваться в огромном и мире. Видя, слыша, трогая мир, он будет пробовать его на вкус и все тянуть в рот. Мамы, будьте внимательны! Ребенок поползет, затем поднимется и упадет. Опять поднимется, и опять с плачем упадет, чтобы однажды уже не падать, но начать ходить.
Скоро он должен будет заговорить, он скажет: «Я сам», – и будет пытаться есть суп, расплескивая его повсюду и держа ложку своей рукой.
Человеку нужно будет выучить множество имен, научиться читать, научиться дружить, любить, трудиться, сдерживать эмоции, отличать запрещенное от разрешенного и святое от грешного.
Труд человека титаничен, и воистину переворачивает горы человек, пока становится сам собой!
Так же постепенно, как привыкал человек к миру, он должен от него отвыкать.
На каком-то этапе большинство разговоров становится ему неприятно, как запах протухшего яйца. Сплетни, слухи, дрязги, ссоры. Человек должен внутренне омертветь для них.
Мода кажется ему странной, хлеб – не таким вкусным, как в прежние времена. Он кажется многим брюзгой, а может и действительно становится им. Читал он Цицерона или не читал, по-цицероновски будет он вздыхать: «О времена, о нравы».
Изменит человеку постепенно и сила мышц, и прочность костей, и зоркость глаз, и чуткость слуха. Он будет словно закрывать ставни на улицу, словно – прятаться от внешнего мира, надоевшего своей огромностью. Он должен будет в это время погружаться в мир внутренний и исправлять его.
Если не займется этим вовремя человек, он будет самым несчастным существом на свете, а со временем – и самым бесполезным.
Это медленное умирание для внешнего мира должно идти рука об руку с медленным пробуждением для жизни иной, вечной. Оскудение телесных сил лучше всего описано Екклесиастом:
«В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы»
«Мелющие» – это зубы, и «смотрящие в окно» — глаза. «Мужи силы» — руки и ноги, а «запертые двери на улицу» – то свертывание внутрь всех чувств, о котором мы уже говорили.
Но что же такое пост, как не добровольное умирание для суеты прежде прихода подлинной смертной истомы? Что же такое пост, как не добровольная попытка ожить для иной жизни, по необходимости умирая для этой?
Мы в посту будем выключать телевизор и не будем покупать газет. Мы будем не столько питаться, сколько поддерживать силы, отчего у нас появится небольшой избыток денег и большой избыток времени. Деньги мы потратим на добрые дела, а время – на молитву.
Это будет то философское умирание, о котором говорили всегда лучшие представители человечества. «Жить праведно, — говорили они, — означает умирать для этой жизни и оживать для иной».
Ракета, стартуя с Земли, бывает большой и тяжелой. Но, набирая высоту, она отбрасывает ступень за ступенью, и окончательно земное притяжение преодолевает только маленькая часть ее, выходящая на орбиту. Чем не образ постепенного вхождения в иную жизнь?
И лестница может достигать больших высот, а подниматься вверх по ней можно только постепенно, шаг за шагом. Однажды именно Лестницу увидел во сне патриарх Иаков, и лестница та соединяла небо и землю.
Итак, нужно постепенно входить в пост, постепенно увеличивать труды, постепенно прилепляться к Богу вплоть до невозможности жить без Него.
Вы спросили меня: «Зачем нужна Масленица?», – и я смотрел в окно, обдумывая ответ. Там за окном зима постепенно сдает свои позиции, уступая медленному приближению весны.
«Масленица нужна, – как мы выяснили, – для того, чтобы оттенить или вновь попробовать воплотить в жизнь одну из библейских идей – идею постепенности».
Протоиерей Андрей Ткачев
